Доктор Марк Феттес, президент Всемирной эсперанто-ассоциации. «Не только язык! Как Заменгоф создал народ»
Людвик Лазарь Заменгоф, чьей жизни я выражаю сегодня признательность, является всемирно известным в качестве «автора» международного языка эсперанто. Автором он действительно является, полностью буквально, но и также лексикографом, редактором, переводчиком и корреспондентом. Если бы существовал музей священных реликвий из истории эсперанто, рабочий стол и пишущая машинка Заменгофа получили бы там почётное место.
Посредством этой письменной активности, Заменгоф располагается внутри долгой традиции европейских интеллектуалов, которые уже со времён античности культивировали общие идеи и традиции на обширной территории с помощью распространения рукописей, писем, книг. Эпоха Просвещения, которая заложила идейный фундамент для работы Заменгофа, базировалась в первую очередь на способности писателей просто обмениваться идеями и популяризировать их среди быстро растущих слоёв среднего и рабочего классов. Заметные европейские фигуры, такие как Руссо, Дарвин и Гёте добились своего влияния с помощью такой постоянной письменной и корреспондентской деятельности.
Заменгоф однако столкнулся с препятствием, с которым не сталкивались эти другие гении: он намеревался не только распространить саму идею международного языка, но и убедить людей выучить и использовать его. В истории плановых языков только очень немногие авторы смогли преодолеть этот барьер, но никто в том же масштабе, что и Заменгоф. Шлейер с волапюком, Пеано с латино-сине-флексионе, Кутюра с идо, Йесперсен с новиалем, Годе с интерлингвой – все эти яркие математики, лингвисты и философы были так же детьми европейского Просвещения, они все обладали такими же или даже гораздо более обширными ресурсами, чем скромный варшавский врач, и они все оказались перед вызовом, который в конце концов оказался для них наразрешимым. А именно, не достаточно придумать язык, нужно также развивать языковое сообщество и языковое движение.
Следовательно, для того чтоы понять гений Заменгофа, нужно не только смотреть на лингвистические черты эсперанто, уже широко известные и проанализированные. Кроме того нужно принять во внимание тот факт, что он сделал для того, чтобы придать форму и жизнь народу, который является носителем языка. И уже с помощью такого набора слов мы вступаем на поле полное мин. Потому что что такое народ? Действительно ли имеет смысл говорить так о говорящих на эсперанто, которые живут так далеко друг от друга, которые говорят на стольки других языках, которые являются представителями стольки различных наций и народностей? Не идёт ли речь просто о случайном собрании людей с общим интересом, вроде коллекционеров марок или игроков в шахматы? Или, в самом лучшем случае, о пользователях удобного технического средства, наподобие, скажем, современных пользователей компьютерной системы Линукс?
Заменгоф сам глубоко размышлял о том, что такое народ. Выросши в еврейской семье и окружении в Белостоке, начиная со своих университетских лет он активно интересовался различными движениями, которые выступали за то или иное разрешение длительного апартеида, который евреи знали в европейских обществах. Фактически можно сказать, что в его жизни решение еврейского вопроса глубоко переплелось с его размышлениями об эсперанто и его будущем. А именно, чем больше он думал о еврейском опыте, тем больше он убеждался в том, что нельзя добиться мира и справедливости для одного народа, если не добьёшься мира и справедливости для всех. Но он видел также, что необходимое чувство общности между людьми будет произрастать только посредством культивации специфической идейной и культурной традиции: как учит болезненный еврейский опыт – не достаточно простого давления обстоятельств и даже столетий сожительства. Народы останутся разделёнными до тех пор, пока все не смогут чувствовать себя одновременно членами большего всемирного нейтрального народа.
Эта концепция Заменгофа сейчас кажется нам естественной, будто бы он уже придерживался её с самого начала. Но фактически он должен был пройти достаточно длинный путь перед тем, как она стала основой его подхода к эсперанто. В «Первой книге» 1887 г., мы видим, как он ведёт борьбу между своим интуитивным убеждением, что международный язык – это дело чувств, дело сердца:
«О сердце, не стучи ты так тревожно!
Ты из груди не рвись теперь долой!
Уж мне сдержать себя едва возможно,
О, сердце, стой!...» (перевод Замятина – 1905)
и своей интеллектуальной склонностью всё обосновывать рациональной аргументацией:
«Предлагаемую брошюру читатель вероятно возьмёт в руки с недоверием, с предвзятою мыслью, что ему будет предложена какая нибудь несбыточная утопия; я должен поэтому прежде всего просить читателя отложить эту предвзятую мысль и отнестись серьёзно и критически к предлагаемому делу.»
В последующие годы Заменгоф всё чаще склонялся ко второму пути. Очень сложно оценить, насколько Заменгоф сам верил в возможность «отбросить предрассудки» и стать эсперантистом на основе рациональной убеждённости. Однако это было его основным подходом в течение первых лет движения. Речь шла не только об общении с посторонними людьми, но и в знаменитом эссе «Сущность и будущее» 1900 г., где он очень логично и систематично приводит аргумент, что эсперанто обязательно должен победить. Речь идёт также о его подходе к руководству движением. Если мы, например, посмотрим на его последовательные потуги основать международную лигу эсперантистов – в 1889-1890, в 1893-94, и в 1897, когда речь шла о созыве международного конгресса – мы видим, что он подходил к задаче не с эмоциональной и идентичностной стороны, а будто бы организуя акционерное общество.
Как и другие великие люди, однако, Заменгоф не позволял чрезмерной последовательности обуздать себя. В те же самые годы, когда он заботился о том, чтоб рационально организовать эсперантистов, он абсолютно беззастенчиво публиковал волнующие, вдохновляющие стихи, которые затем, с его речами на конгрессах, становились его самыми знаменитыми произведениями. «Надежда» появилась уже в 1890 г.:
«Над землёю новым чувством веет,
И призыв разносится по свету;
Он на крыльях, словно лёгкий ветер,
Облетает быстро всю планету…» (перевод С. Вайнлата)
и «Путь» в 1896 г.:
«В тьме сумрачной цель нам сверкает желанно
К которой мы храбро шагаем
Как звезда кораблю, что укрыт океаном,
Она нам с путем помогает…» (перевод эсперантистов)
Это же очевидно, что эти стихи не созданы для акционерного общества!
1901 г. был, по-моему, своего рода поворотным моментом. В январе этого года Заменгоф опубликовал своё длинное русскоязычное эссе о гилелизме, в котором он впервые соединил свои аргументы про «создание нейтрального народа», который должен преодолеть национализмы и сектантства, которые причинили столько боли в мире. В тот момент всё ещё речь шла о еврейском проекте, не рассчитанном на эсперантистов, хотя Заменгоф же предвидел роль для своего языка в создании этого народа. Но изложив свои идеи на бумаге, он, конечно, начал думать более конкретно про их применение в эсперанто-движении, которое начало быстро расти во Франции и других западноевропейских странах. С того момента мы начинаем видеть более чётко того Заменгофа, которого мы сегодня помним, Заменгофа речей на конгрессах, того, кто настойчиво читал в Булони «Молитву под Зелёным Знаменем», кто понимал, что не достаточно создать язык, что необходимо придать ему духовное и идейное измерения, которые берут за душу.
«Спустя многие тысячелетия взаимной глухонемоты и борьбы, теперь в Булонь-сюр-Мер фактически начинается в большей мере взаимопонимание и братство представителей различных народов человечества, и, однажды начавшись, оно уже не остановится, но пойдёт вперёд всё более и более мощно, пока последняя тень вечной тьмы не исчезнет навсегда. Велики сегодняшние дни в Булонь-сюр-Мер, и они будут благословлены!»
Заменгоф же так никогда и не смог основать международную лигу эсперантистов – это было достижение молодого швейцарца Гектора Годлера, который находился среди слушателей Заменгофа в городском театре Булони. Но был, однако, и Заменгоф, который смог дать эсперантистам сильное чувство общности, чувство идентичности, чувство, что они больше чем просто случайный набор говорящих на языке. И мы должны признать мужество, которое было необходимо, потому что эти эмоциональные заявления и вдохновляющие метафоры не приветствовались французскими лидерами, даже теми, кто был самыми близкими друзьями Заменгофа, такими как Жаваль и Мишо. Они находили его мистическим, «словно еврейский пророк», и боялись, что он подорвёт серьёзность и нейтральность движения. Но на своём собственном примере Заменгоф показал, что не должно существовать противоречия между разумом и эмоциями, между практической пользой и идейным вдохновением. Язык, языковое сообщество, языковое движение должны содержать всё, и таким образом это также возможно и для каждого отдельного эсперантиста.
Одним из главных инструментов, чтобы выразить эту исключительность, является литература. Точно так, мне кажется, Заменгоф в последнее десятилетие своей жизни бросился энергично в переводческую работу. Его более ранние переводы, такие как «Гамлет», предназначались для обогащения раннего языка и демонстрации его возможностей; теперь, в годы после Булони, он создал замечательную серию работ, переводя сказки Андерсена, еврейскую Библию, работы Шиллера, Гёте, Гейне, Ожешко, Гоголя, Мольера и даже еврейского писателя Шалом-Алейхема. Речь больше не шла о демонстрации, а о возделывании культурной базы, достойной нейтрального народа. И это кажется мне очень достойным венцом жизнедеятельности Заменгофа, который не только создал замечательный язык, не только вложил в него дух высокого идеала и дал ему словно народную идентичность, но также и обогатил его серьёзными произведениями из западного культурного наследия. Когда он снял с себя всякую официальную роль в движении в Кракове в 1912 г., он оставил язык и сообщество, способные выдержать самые суровые штормы XX века, уверенные в себе, наполненные жизнью, зрелые.
Заменгоф был человеком своей эпохи и своего места. Эсперанто же несёт отпечаток этого, в своём словаре и грамматике, в своих риторических формах и культурных традициях. Его универсальность является в то же самое время очень специфической универсальностью, если так сказать, рождённой на польской земле, обогащённой еврейским опытом, орошённой разными реками – русской, немецкой, французской и английской, не говоря уже о греческой и латинской. Однако, так же, как и эсперанто сам получил жизнь и ценность более обширные, чем эти корни, Заменгоф вырос вне мировоззрения своих современников и земляков. Его врачебный диагноз остаётся более чем когда-либо актуальным в мире, разорванном взаимонепониманиями и ненавистью; его лекарство так же эффективно для тех, кто готов следовать выписанному им рецепту.
Слава его памяти! http://revuoesperanto.org/ne_nur_lingvo